Звукорежиссер печального образа

или

Тщетная борьба Человека из Ламанчи с коллегами-мельницами

 

 

Добрый день, дорогие мои!

Вот и дошли мои руки (вернее, ноги) до того, чтобы посетить московскую постановку древнего американского (и потому нежно мною любимого) мюзикла «Человек из Ламанчи». О нет, поверьте, я не считаю этот мюзикл образцом жанра или шедевром – либретто Дейла Вассермана и Джона Дэриона и музыка Митча Ли далеки от либретто и музыки авторства, скажем, того же Стивена Сондхейма, тем не менее, несмотря на обилие этих уже слегка поднадоевших псевдоиспанских мотивчиков, это весьма трогательное произведение – благо, литературный первоисточник не подкачал.

Памятуя о том, что история странствующего рыцаря Дона Кихота находит живой отклик в сердцах моих новых соотечественников, я предполагал, что они сумеют должным образом поставить её на сцене. Тем более мне уже давно хотелось посмотреть на живую легенду советского и российского театра и кино Владимира Зельдина, который, несмотря на свои 90 лет играет главную роль в этом спектакле.   

Правда, узрев в программке звукорежиссёра с говорящей фамилией Кривда, я сразу же понял, что там, где кривда, правды уже не будет. И, как выяснилось, не ошибся. Уже первый же номер наглядно продемонстрировал всем сидящим в зале, что даже если господин Кривда и знает, как выглядит звукорежиссёрский пульт и где он находится, то сам он находится крайне далеко от этого пульта или из каких-то неведомых нам принципиальных соображений всячески игнорирует это устройство. А устройство это было просто-таки жизненно необходимо на данном спектакле. Любому, даже пострадавшему от медведей человеку ясно, что зал театра Российской армии для мюзиклов подходит слабо – его акустика рассчитана на речь и на «живые» инструменты, а никак не на фонограмму и пение в микрофон. Началось всё с того, что голые стены театра выступили в роли замечательного резонатора, многократно отразили жуткий грохот, доносящийся из колонок, и зверски убили наши уши акустическим ударом.

После такой вот во всех отношениях оглушительной увертюры я с ужасом стал ожидать, когда господин звукорежиссёр испортит первый хит мюзикла – титульную арию «Man Of La Mancha». И должен отметить, что Кривда полностью оправдал мои ожидания, убив песню окончательно и бесповоротно. Бедный Зельдин старался изо всех сил – из своего шестого ряда партера я прекрасно видел, что актёр действительно поёт и поёт, судя по всему громко и хорошо, но ему не оставили никакого шанса быть услышанным широкой общественностью. Просто-таки наступили на горло песне. Колонка, хрипя и надрываясь, музицировала, в то время как певец тщетно пытался обратить на себя внимание…

Что такое компрессор и как его употребляют, этому милому человеку – нашему уважаемому звукорежиссёру, по всей видимости, также не было известно, или он опять-таки всячески скрывал от публики это тайное знание. В силу сего печального факта мы не смогли прочувствовать большинство арий мюзикла – вместо пения нам было предложено прослушать ряд нечленораздельных выкриков взамен громких нот и глухую тишину взамен тихих. Это особенно огорчило меня на песне «It's All The Same» – песня хорошая, да и актриса, исполнявшая Альдонсу (Наталья Аристова), определённо была на уровне, но… не судьба.         

Относительно текста русского перевода я, честное слово, ничего не могу сказать. Ни плохого, ни хорошего – ибо из-за фокусов моего любимого господина Кривды я его просто не услышал. То зал резонировал и гудел, то вопли обрывались в самом неподходящем месте, то фонограмма торжественно шагала по трупам поверженных голосов… И актёры постарались внести свою лепту,  порадовав нас такой восхитительной дикцией, по сравнению с которой дикция 90-летнего Зельдина (признаем, конечно, далёкая от идеала, но не будем забывать и о возрасте актёра) казалась нам верхом совершенства.

Гениальную рифму «его-него» я, впрочем, успел уловить, но энтузиазмом она меня почему-то не наполнила. Но лучше всего был переведен второй хит этого мюзикла (хотя, пожалуй, его следовало бы назвать первым) –Impossible Dream». Я уже успел настроиться на философский лад и всё предвкушал, как же его задавит ставший уже таким родным звукорежиссёр. Но оказалось, что в героическом деле уничтожения этой песни наиболее видную роль сыграл как раз переводчик. Зельдину, как и мне, показалась весьма странной идея петь о том, что какое-то подозрительное «ся» (что-то китайское, быть может?) следует «тянуть к далёкой звезде». Вообще это загадочное «ся», видимо, очень волновало ум и душу переводчика. Его (в смысле, «ся») требовалось то бороть, то ещё что-то такое же противоестественное делать… Ну не слушают господа переводчики музыку, когда ваяют свои шедевры – или не слышат. В итоге, для того чтобы не тянуть «ся» к звёздам (ведь ещё неизвестно, к каким последствиям это может привести – вдруг звёздам не понравит-«ся» «ся»?), актёру приходилось выкрикивать слова «тянуться» и «бороться» поперёк музыки. Смысл песни эта вынужденная жертва спасла, но ритм и развитие мелодии, к сожалению, погубила.     

Что касается самого Владимира Зельдина… Нет, тут я снимаю шляпу и на время откладываю в сторону свой мясницкий топор, господа. Я, конечно, мог бы попридираться по мелочам, но делать этого не буду, тем более, что не в моей это традиции – придираться. Дорогие мои, пожелайте вашему преданному критику так же хорошо держаться в 90-летнем возрасте и так же хорошо держать в руках верный топор, как господин Зельдин держится на сцене. А я, в свою очередь, желаю того же самого вам. Если и стоит вообще смотреть сей шедевральный спектакль, то только ради него. И поёт он по-прежнему хорошо, и играет замечательно, и двигается по сцене очень естественно и бодро, и вообще пребывает в отличной форме. И Дон Кихот у него, как настоящий, и пафосом ненужным не грешит, даже в моменты, к ненужному пафосу располагающие. Ну, кроме разве что сцены… Но нет, я обещал вам не придираться. Признаюсь, этому актёру даже удалось растрогать моё не склонное к излишней сентиментальности сердце, а затем и вовсе напугать вашего неустрашимого критика – во время сцены смерти Рыцаря Печального Образа. Сначала он крайне искренне и эмоционально сыграл, как Дон Кихот вспоминает о своих принципах и встаёт с одра умирающего, повторяя свои знаменитые слова о «невозможной мечте», а затем настолько натурально и достоверно «умер», что меня самого чуть инфаркт, дорогие мои, не хватил – на несколько мгновений мне показалось, что самому актёру действительно стало плохо на сцене. Но нет – эта была игра, причём игра самая что ни на есть профессиональная и настоящая.        

К сожалению, в этом спектакле «звезде» не удалось призвать к ответственности весь прочий актёрский состав и своим воодушевляющим примером повлиять на него благотворно, как это было, например, со спектаклем «Фома Опискин», где талант исполняющего главную роль Юрского заставил труппу театра им. Моссовета забыть на время о своей любимой манере игры как на «капустнике» и заняться наконец настоящим театром. 

Что касается остальных актёров в «Человеке из Ламанчи», то именно на них и стоило бы обратить своё внимание доблестному Дон Кихоту. Он, как известно, любил бороться с враждебными мельницами, а труппа театра ни на йоту не уступала этим страшным сооружениям в своих способностях, а даже напротив, в некотором смысле превосходила их. Ведь мельницы только машут крыльями и не умеют орать, а господа актёры были одинаково талантливы в этих двух областях. Махали они, правда, руками, а не крыльями, но зато в отличие от мельницы делали это на протяжении всего спектакля и с невообразимой страстью. Друзья мои, у меня даже на минуту сложилось ощущение, что актёры сочли необходимым обеспечить публику сурдопереводом для лучшего восприятия происходящего. Но в этом не было абсолютно никакой необходимости, ибо ор стоял настолько феноменальный, что и глухой услышал бы его безо всяких проблем, а святые нуждались в срочной эвакуации из помещения. Ну, ради бога, объясните мне – к чему этот дешёвый пафос и истерический надрыв? Чего так переживать-то? Поберегли бы свои голосовые связки и нервные клетки, в самом деле – они достойны лучшего применения. Причём я заметил, что обычно в ваших российских театрах излишней наигранной эмоциональностью и тягой к душераздирающим воплям страдают дамы, а в этом шедевре театральной мысли лицам мужского пола удалось невозможное – переиграть своих барышень – или правильнее следовало бы сказать – перевопить их. Лидером в этом отношении безо всякого сомнения оказался исполнитель роли Карраско – Андрей Егоров.

Причём когда актёрам действительно требовалось получше открыть рот, дабы извлечь из себя звук во время песен, их желание производить громкие звуки таинственным образом куда-то исчезало. Единственными, кто имел хоть какое-то отношение к тому, что называется вокалом, имели лишь (помимо самого Человека из Ламанчи) Альдонса и священник (г-н Морозов).

О, кстати. В особенный восторг меня привёл персонаж, практически не открывавший рта на протяжении всего действия – жена хозяина постоялого двора. Эта леди, если так можно выразиться, всё время маршировала по сцене с половником нечеловеческих размеров. Ну это ладно, допустим. Еду она готовила – с кем не бывает? Даже со мной иногда… Неважно. Но когда она появилась на сцене в то время, когда по сюжету была глубокая ночь, и снова начала махать этим кухонным прибором… Чего-то я не понял, в общем – что она ночью-то с ним делала? Есть идеи?

Хореография… Впрочем, о чём это я? Прыгали молодые люди по сцене, было дело. Палками иногда махали. Иногда тряпками. Иногда ползали. Но к хореографии это всё, конечно, имеет мало отношения. 

Декорации. Вот декорации были, да. И тебе домики надувные, и тебе мельница в натуральную величину практически, и грохочущий цепями мост подъёмный, и холмы зелёненькие в огромных количествах и небо в лампочках для особо торжественных случаев. Вообще, судя по всему, именно на декорации театр и потратил больше всего усилий и денег. А зря – лучше бы потратили их на перевоспитание своего звукорежиссёра или хотя бы на установку более продвинутой акустической системы, если уж этот господин не поддаётся перевоспитанию. Всё-таки у мюзикла особенные требования к звуку, нельзя об этом забывать.  

Но вот что больше всего интересовало меня на протяжении спектакля – а что вообще делал на этом празднике жизни режиссёр? Серьёзной режиссурой в «Человеке из Ламанчи» не пахнет, даже если и очень принюхиваться. Господин Гусман, насколько я понимаю, до этого посвящал всё своё свободное время посещению национального русского аттракциона – КВНа. Я пытался смотреть это ваше развлечение по телевизору, но толи я такой тупой, толи у моего родного американского юмора и вправду нет ничего общего с вашим, но как-то у меня это занятие не пошло. Однако у меня всё равно сложилось впечатление, что КВН господин Гусман судит в любом случае лучше, чем ставит мюзиклы.

Тем не менее вышедший на поклоны Зельдин (а следует отметить, что зал при его появлении тут же вскочил и аплодировал герою вечера бурно и продолжительно – заслуженно, на мой взгляд) всячески благодарил и хвалил навылезшего на сцену за незаслуженными аплодисментами Гусмана. Поистине донкихотское благородство! Видимо и вправду эта роль близка ему по духу. Под конец господин Зельдин вновь потряс публику, спросив: «Ну, занавес закроем или будем петь?» и тут же ещё раз исполнив титульную арию.

Ну а теперь позвольте откланяться, дорогие мои – вроде я всё уже вам рассказал об этом гениальном творении. Пойду теперь, пожалуй, перечитывать Сервантеса, ради восстановления своего душевного равновесия. Очень помогает, кстати. А заодно и точить свой слегка подзатупившийся топор, который уже очень скоро понадобится мне вновь. Да-да, нас ожидает мой любимый Ллойд Уэббер со своими неувядающими «Кошками», добравшимися теперь и до Москвы. Как от Ллойд Уэббера не прячься, а он всё равно тут как тут… Увы, но что поделаешь. Готовьтесь, друзья мои, готовьтесь! За моим топором не заржавеет.

Всегда Ваш,

Фрэнк Рич,

Бродвейский Мясник